В углу, зарывшись в солому, спал долговязый парень лет семнадцати. Он лежал, закинув на лицо руки. Мне были видны лишь его губы, по которым ползала муха, и веснушчатый подбородок.
...Я стал махать рукой над его лицом, но муха упрямилась, и я, войдя в азарт, довольно чувствительно задел щёку парня. Он мгновенно проснулся и сел по-турецки, тараща на меня глаза.
Я попятился. Парень был огненно, немыслимо ярко рыж и так конопат, как мне ни разу не доводилось видеть. Он был усеян веснушками разных видов и мастей: по золотистому⁶ фону размытых в сплошное поле конопушек была пущена мелкая россыпь тёмных точек, как будто его спрыснули дёгтем* сквозь частое сито. За этой пестрядью не было видно черт его лица. Лишь потом, пообвыкнув, я обнаружил, что у него прямой, с лёгкой горбинкой нос, высокий лоб с двумя буграми, светлые глаза с рыжеватым отливом, который им придавали пушистые рыжие ресницы.
Но то было после. А вначале я просто ослеп, будто взглянул на солнце.
(Ю. Нагибин. «Трубка»)
